Воблу словили, вычистили внутренности, «только молоки для приплоду оставили», и вывесили на верёвочке вялиться. Через три дня голова у воблы подсохла и мозги, которые в ней были, выветрились. Радуется вобла, что проделали с ней такую процедуру, и нет у неё теперь «ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести».
О том, что существуют лишние мысли, чувства и совесть, вобла ещё на воле слышала, но рыба она была степенная и от всего лишнего сторонилась.
Мудрёное нынче время! — думала она. — Такое мудрёное, что и невинный за виноватого как раз сойдёт! Начнут это шарить, а ты около где-нибудь спряталась, — ан и около пошарят!
Рассказчику неизвестно, «что именно разумела вяленая вобла под названием „лишних“ мыслей и чувств», но он не может не согласиться, что в жизни, действительно завелось много лишнего, и приходится его или в расчёт принимать или обходить как-то, что порождает одно беспокойство.
Провялившись хорошенько, вобла убедилась, что в ней ничего, кроме молок, не осталось, взбодрилась и потихоньку начала «гнуть свою линию». Стала она ещё солиднее и благонадёжнее, мысли у неё появились «резонные, чувства — никого не задевающие, совести — на медный пятак».
Целыми днями вобла рассуждала о том, что «тише едешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан, что поспешишь — людей насмешишь и т. п. А всего больше о том, что уши выше лба не растут». Люди ходили сонные, ничего не умели, ничто их не радовало и не огорчало, а вобла успокоительно им шептала: «Потихоньку да полегоньку, двух смертей не бывает, одной не миновать…».
Попав в бюрократы, вобла на канцелярской тайне и на пустопорожних словах настаивала, «чтоб никто ничего не знал, никто ничего не подозревал, никто ничего не понимал, чтоб все ходили, как пьяные!». И все соглашались, что прямые и простые слова опасны, а без пустых слов никаких следов не заметёшь.
Лишняя совесть наполняет сердца робостью, останавливает руку, которая готова камень бросить, шепчет судье: проверь самого себя!
В обществе, которому предназначались поучения воблы, были и убеждённые люди, но преобладали пёстрые, совесть свою до дыр износившие, побывавшие за свою жизнь и поборниками ежовой рукавицы, и либералами, и западниками, и народниками, и социалистами. Убеждённые люди мучались, метались и каждый раз упирались в запертую дверь. А пёстрые люди рады были слушать отрезвляющие слова вяленой воблы.
Поголовное освобождение от лишних мыслей, чувств и совести умиляло даже клеветников и человеконенавистников, а утешало то, что именно их призывы помогали вобле успешно проводить свою мирно-возродительную пропаганду. Стараниями воблы общество отрезвилось, нашло правильный тон, который из светских салонов проник в трактиры. Теперь к этому тону надо было правильное дело подобрать.
И вот однажды свершилось неслыханное злодеяние. Один из самых рьяных клеветников схватил вяленую воблу под жабры, откусил у неё голову, содрал шкуру и у всех на виду съел. Пёстрые люди смотрели и аплодировали, но История втайне решила: «Годиков через сто я непременно всё это тисну!».